Мы слушаем этот нескончаемый вой — про оккупацию чужой территории, про сбитый самолет, про нарушение международного права, про военные преступления, про отсутствие извинений...
Это было давно, много лет назад, в Нью-Йорке.
Я шел по одной из улиц, прилегающих к Центральному парку, — то ли по Пятой в районе «Плазы», то ли по Сентрал парк вест, уже не помню, — и вдруг из ресторана вывалилась, со смехом и сигаретами, шумная веселая толпа.
Это были молодые еще офицеры — наверное, ветераны какого-то подразделения, — которые там, в ресторане у парка, что-то свое отмечали.
Может, морская пехота, я не силен в военной форме.
Но форма у них была хороша, и у многих медали, да и сами они были очень высокие, крепкие, красивые ребята — образцовые такие мужики с пропагандистского плаката, которые пошли служить в армию, сделали там карьеру, и все у них так хорошо, что они стали такими парадными красавцами.
И тут я о чем-то своем подумал.
— Ах, сволочи, — тихо сказал я по-русски.
Ну конечно, я думал вовсе не про этих военных.
Прекрасные, повторюсь, были военные, всем бы такими быть.
А подумал я про восьмидесятые-девяностые годы, про непрекращающийся, да и посейчас стоящий в ушах, стоит только о нем вспомнить, крик:
ВЫВЕДИТЕ ВОЙСКА ВЫВЕДИТЕ ВОЙСКА ОТОВСЮДУ ВОЯКИ ПРОКЛЯТЫЕ АМЕРИКА ЗА МИР, А ВЫ С ТАНКАМИ ВАШИМИ РЖАВЫМИ КУДА ЛЕЗЕТЕ СВОБОДУ ГРУЗИИ СВОБОДУ ПРИБАЛТИКЕ СВОБОДУ ЧЕЧНЕ УЙДИТЕ УЙДИТЕ ОТОВСЮДУ СГИНЬТЕ УЙДИТЕ ФАШИСТЫ КОММУНИСТЫ ПЕРЕВОРОТЧИКИ ТАНКИ ПРОКЛЯТЫЕ ТАНКИ….
И вывели, и ушли.
И, в общем, сгинули.
А потом заглянули в тот самый большой мир, от лица которого и стоял этот громкий крик про мир и разоружение, а там — упс! — военные.
Красивые такие, высокие, с медалями, гордость общества.
Стоят, смеются — у дорогого ресторана возле Центрального парка.
И никто не говорит им, что они должны коллективно покаяться перед каким-нибудь Афганистаном, Ираком и прочей Панамой.
А если бы и сказал — я, например, — они бы только улыбнулись, с высоты своих метр девяносто.
— Это ты о чем вообще?
— А, это у вас так работала наша пропаганда в те годы?
— Ну, сочувствую, парень. В следующий раз не пропускайте удар.
И так во всем.
Мы сидим, слушаем, слушаем этот нескончаемый вой — про оккупацию чужой территории, про сбитый самолет, про нарушение международного права, про военные преступления, про отсутствие извинений, про патриотическую истерику, — слушаем, и уже даже почти что верим, почти хотим сделать так, как того требует неизвестно чей голос.
А потом все-таки заглядываем на минутку во внешний мир.
Так просто.
Ну, проверить — а у них как?
А там…
Сочувствую, парень.
Не пропускайте удар.
