Россия на пороге новой открытости
Российско-украинское противостояние – не борьба двух этносов за исконные земли или за правильное территориальное размежевание. Это борьба двух проектов государственности, каждый из которых может быть реализован на сходном этническом субстрате.
В этом можно убедиться на примере чисто русских и даже родившихся в России людей, которые нашли свое место в украинской политике и украинской пропаганде. И напротив – например, на выборах губернатора Приморского края могут соперничать друг с другом люди с украинскими фамилиями, но это не имеет никакого отношения к украинской национальной проблематике. По крайней мере, в России нет массового неприятия украинцев, но большинство людей отторгает украинство как идею.
Любой проект государственности, конечно, имеет свои исторические предпосылки, однако на каком-то этапе он реализуется волей правящего слоя или активного меньшинства, которому приходится обтесывать и обстругивать общество под свои идеологические постулаты, цели, мечты и даже фантазии. Например, украинский проект – это построение национального государства в максимально неподходящих для этого условиях.
Но кому на этом пути было легко? Было бы наивно считать национальное государство некой «естественной» формой, в которую сама собой складывается жизнь народа после его высвобождения из имперской матрицы. Национальное государство во Франции, изначально весьма пестрой по этническому составу и культурной основе, создавалось огнем и мечом, от альбигойских и гугенотских войн до сражений за Эльзас и Лотарингию. Сельские жители разных земель Германии и разных провинций Италии до сих пор порой с трудом понимают друг друга. Чехам в конце концов удалось выгнать немецкое меньшинство, усилиями которого в основном и была создана их уютная цивилизация. А вожди национального возрождения хорватов в первой половине позапрошлого века периодически проводили съезды, на которых голосованием решали, какой из диалектов местного языка взять за основу, причем эти дискуссии велись главным образом на венгерском – тогдашнем языке имперской элиты.
Поэтому не стоит сильно удивляться тому, какое важное место в украинском нацбилдинге занимают доминирование одной части населения над другой, переписывание исторической памяти и истеричное поклонение произвольно синтезированным мифологемам в духе «верую, ибо абсурдно». Всё это не раз повторялось в истории, просто в зрелых национальных государствах эти процессы уже в основном завершены, в то время как под властью Киева мы наблюдаем одну из начальных стадий формирования подобной государственности.
Если украинский проект тяготеет к закрытости, к созданию общества «для своих» в духе восточноевропейских этнократий, к центростремительности как в плане утверждения единого языкового и культурного стандарта, так и в плане навязывания этого стандарта всем без исключения территориям, то российский проект в том виде, в каком он сегодня проявляет себя – это проект открытый. Я бы его сформулировал так: Россия как мировое казачество. Русский идеал – это мобильное общество, построенное по принципу ватаги или артели.
Что это значит? Ватага открыта для всех, кто пожелает в нее вступить, при соблюдении самых минимальных условий (писатель Дмитрий Лекух рассказывал мне, как легко его предка-француза приняли в яицкие казаки). Соответственно, любой, кто вступил в ватагу, становится своим: жизнь на русской земле, в русской среде неотвратимо делает человека русским, независимо от его этнического происхождения, при этом он может сохранять свои культурные особенности, которые будут уважаться. Наконец, ватага или артель собирается для определенного дела, а государство-ватага, соответственно, существует для определенной миссии или целого спектра миссий. Изначально такая миссия состояла в территориальной экспансии, обживании и защите занятых земель. Весь северо-восток Евразии оказался в составе российского государства не потому, что русские победили какую-то другую державу, а потому что в их ватаге подобрались люди, не боявшиеся сурового климата и тяжелого труда.
В нашей истории мы наблюдаем известную диалектику (единство и борьбу противоположностей) между тяжеловесным византийством государственного центра и казачьей вольницей окраин. Державная масса в центре отвечает за устойчивость государственного корабля, а энергия ватаги – за его движение. Энергия периферийных вольниц придала развитию России импульс расширения: за отрядами вольных людей двигались регулярная армия и регулярная бюрократия. Таким образом, и запорожское казачество, которое вроде бы находится в центре украинского исторического мифа, на деле проецируется на историю России как часть ее государствообразующего наследия.
Этот импульс проявился и в реформах Петра, который привил русским восприимчивость к культурам не только Востока, но и Запада (то, что Достоевский позже назовет всеотзывчивостью). Возможно, именно в этом контексте следует рассматривать и увлечение русских социалистическим экспериментом (порыв к переустройству общества как аналог похода на новые земли). Наконец, воля к экспансии привела русских в космос.
Отсюда понятно, почему же русские так хотят воссоединения с Новороссией и почему жители новороссийских территорий (например, Херсонской и Запорожской областей) так легко стряхивают с себя морок украинской национальной парадигмы. Новороссия, включая и Крым, и Донбасс – это не «исконная» русская земля. Это, наоборот, земля, относительно недавно освоенная и именно поэтому тяготеющая к российскому государственному проекту. В рамках этого проекта освоение этих земель было начато, и они могут полноценно развиваться только как его часть.
